Губы у Эми накрашены так, что пунцово сияют в ночи. Другие объявляют войну, а пунцовые губы Эми объявляют любовь. Что касается ее рук, то они от локтя до плеча расписаны татуировками: красотка в шортиках, замысловато выписанные слова, сердечки. Еще одно сердечко нежно мигает у нее над левой грудью. Может быть, у нее есть и другие татуировки, но об этом пусть рассказывает тот, кто лучше знаком с ней.

Это Эми Вайнхауз. Другие поп-дивы блещут внешностью и поражают отдельными частями тела. Ноги Кайли Миноуг могут выступать на сцене сами по себе, личико Бритни Спирс хочется снять с нее и наклеить на глазированный сырок, у Дженифер Лопес тоже есть одна знаменитая часть тела, о которой в газетах пишут чаще, чем о ее песнях. А у Эми Вайнхауз ничего такого нет. Девочек вроде нее злые одноклассники в школе называют страхолюдинами. И она это знает, но у нее есть на это свой ответ — голос и стиль!

И она поет. Она стоит у стойки микрофона, тоненькая и нелепая, ранимая и прекрасная, башня на ее голове качается, и сама она тоже качается на высоких каблуках и тонких худых ногах. Она поет не голосом, она поет всей собой. Левая ее рука зачерпывает воздух и воду, призывает и отвергает; ее ноги периодически делают странные спазматические па. Все свои главные песни она написала сама. Она рассказывает историю своей жизни, она страдает и отвергает, зовет назад и гордо уходит прочь. Это смертоубийственная любовь, переходящая в дебош, скандал, депрессию, саморазрушение и счастье. Счастье исчерпать себя до дна, счастье выпасть в осадок, счастье устроить безумный скандал и в два ночи вылететь в окно, чтобы в четыре вернуться в дверь. О, Эми, как же ты умеешь петь об этом!

Когда Эми поет о любви, в глазах ее появляется выражение жесткого упрямства. В свои окончательные 27 она знает что-то такое, до чего не все добираются к своим 72. В Эми есть все. Это джаз, и соул, и американская эстрада пятидесятых, и начальный рок, и конечный панк, и черт знает что еще, о чем пусть лучше пишут музыкальные критики. Мне же просто нравится бордовая лента, опоясывающая ее черную башню, свитую из прядей и локонов, и ее живой, сильный голос, который важнее всех ее приключений с пивом, виски, экстази и валиумом. Карл Лагерфельд говорит, что она новая Бриджит Бардо, вливающая свежую кровь в усталый гламур. Да какой тут, к черту, гламур, когда Эми носит три килограмма туши на ресницах и металлическую серьгу в проколотой верхней губе?

Есть люди, которым не дано жить спокойно. Дай им остров в океане, и миллионы на счетах, и дворецкого с серебряным подносом — они хлопнут подносом об пол, заминируют остров и прыгнут в хаос любви, как в ванну с пираньями. Это все всерьез. И клипы ее — не фигня ни о чем, а сцены ее жизни, всего лишь чуть приукрашенные режиссером. В Rehab трубач в костюме и туфлях трубит, лежа в пустой ванной, грустный негр в кепке стучит ладонью о ладонь, и в сиротской разбомбленной комнате — да это же жилье бомжа-алкоголика! — Эми поет о том, что ни за что не пойдет сдаваться врачам в клинику. В Back to Black Эми, вся в черном, едет в «Роллс-Ройсе» на кладбище в сопровождении то ли мафиози, то ли музыкантов: намек на то, что жизнь опасна, а музыка чревата, как гангстерская война. Кого тут хоронят? Кто безвременно погиб в очередном бессмысленном бою за очередную недостижимую цель? Ларец опускают в могилу, а разгадку дает надпись на экране: «Покойся в мире. Тут лежит сердце Эми Вайнхауз».

Алексей Поликовский