Исхудавший в трипах и странствиях от Китеры до Венеры, тыщу раз сжегший тело и мозг в цирке своего имени, намазавший лицо полосками гуаши и линиями Мажино, он выходит куда-то там, чтобы быть здесь и нигде и лысиной пробить наконец опостылевшее черное небо. Где он взял этот узкий, пыльный, заношенный сюртук? Купил у старьевщика на станции Марк, она же станция Мрак, в котором невыносимо, и потому он кричит и вопит и поет и рвет ваши души и уши этим звуком.
У барабанщика горшок на голове и мрачное лицо ландскнехта из жутких снов Средневековья. Бодрый, веселый, оживленный органист находится в высшей точке маниакального психоза, когда музыка по колено. Он летит в свою игру, как псих с горы, как гений этого вечера, как новый Эмерсон нашего века, о котором не узнает никто за пределами дурдома им. Артура Брауна, Брауна Артура, Братура Аруна, Набрата Ура.
С тех пор, как Скримин Джей Хокинс с выпученными глазами и курящим черепом в руках спел это безумие, кто только не пел эту вещь. Все пели, весь мир пел, эстрадные певцы, сильные рокеры, любимые Creedence, слабые барышни, красивые женщины, глубокие басы и контральто. Все это не имеет к вещи никакого отношения, это вообще не песня, это съезд на заднице в черную воду по вставшей отвесно палубе, это разбивание кулаком стекла в подъезде на последнем этаже в минуту такого отчаяние, что стекло сыпется из рамы и ледяной воздух входит в сердце. Никто так не понял и не вместил все беспредельное отчаяние этой штуки, как лысый бомжара с лохмами, падающими на воротник из шкурки крота, как Артур Браун, как Браун Тортур, самосожженнец рок-н-ролла.
На 1:50 он смотрит. Посмотрите и вы на его лицо в тот момент, когда он смотрит.
Доброго безумия вам и сладкого отчаяния.