Однажды один психиатр объяснил мне, что нормальность это норма, а то, что выходит за норму, ненормально. Рок был выходом за норму по всем направлениям, вправо-влево и вверх-вниз, налево-направо и даже без направления, просто на хрен. Счастливчик Лу, как же тебе повезло с этим внезапно разразившимся всемирным безумием, в нем так легко и хорошо было жить мальчикам, любовно пытанным электротоком, и беглым студентам вроде Д.Д. Моррисона, и интравертам-мотоциклистам вроде Циммермана-Дилана, и парашютистке Дженис, раз и навсегда забывшей взять парашют.

Лу Рид, конечно, им не чета. Это были настоящие буйволы, вырвавшиеся из загона, а он из загончика, созданного для него родителями, сходу угодил на Фабрику Энди Уорхола, где великий гений Энди превращал живых людей в куклы. Velvet Underground, где играл Лу Рид, была группой, сделанной Энди Уорхолом. Энди Уорхол и сам был сделанный. Он сделал себя, как проект, как фишку, как моду, как прикид, этот король тусни. Энди Уорхол, безобидный поглотитель конфет, любивший долгие разговоры по телефону, играл с искусством в бирюльки, с собственным полом в прятки, с собственной жизнью в поддавки, хи-хи, ха-ха, посмотрите, в какой цвет я покрасил мои ногти. Его Фабрика была царством манерности, и недаром и Моррисон, и Дилан послали его. Зайти к нему на Фабрику было можно, жить там нет. Лу тоже послал бедного Энди, но только после того, как взял у него всё, что тот мог дать.

Лу Рид был честным человеком. Даже закончив школу масок и поз имени Уорхола (он ходил в этой школе в маске сурового парня с гитарой), он все равно оставался тем самым рокером, который ездит по городу не на розовом лимузине, а в подземке. Подземку он называл источником своей низовой энергии. С тех пор, как любящие папа и мама воткнули в него штепсель и дали попробовать добрые американские 110 вольт, его крутило, колбасило и водило от этой черной, густой, заводной, всамделишной энергии. Держать в себе это ему было нелегко. Он не изображал саморазрушение, он разрушал себя в лучших традициях Томаса де Квинси и Эдгара Аллана По (которому он посвятил диск «The Raven» — «Ворон»). Вступив в юности в клуб под названием «сойди-с-ума-и-иди-оно-все-в-zhopu-а-я-буду-играть-на-гитаре», он всю свою дальнейшую жизнь упорно и терпеливо резал музыку из самого себя, переливал в нее свою кровь, творил звук из черноты депрессии, из болезни печени, из перевозбужденного мозга, плодившего извращения.

Лу Рид периодически извергал из себя вещи, которые можно назвать музыкальной бредопорнографией. Там бывал у него и секс в извращенной форме, и мазо, и садо, и полный улет под лед. Бывало, он, с гитарой подмышкой, забредал в симфонические оркестры, как в сюрреалистический сад чудес, где из-за каждого куста торчит рожок и грозит кларнет. Но этот эпатажный, чернушный, неизвестно куда и зачем едущий Лу Рид — разве это точно он? Разве этот человек с изборожденным морщинами лицом, автор сбивчивых стихотворных строк, ухмылка в углу рта, вызов в глазах, шум газет по поводу жизни и по поводу насмерть пропитой печени, и прочее, и прочее — разве это он, он самый? Или он это что-то другое, например те крошечные, короткие, густые, исполненные сильного чувства и начисто лишенные позы гитарные проигрыши, которые на каждом шагу попадаются на каждом из его альбомов?

Сквозь нагромождения этой жизни, начавшейся в допотопное время Великой Войны и подошедшей к концу в момент, когда до переселения души во флешку остается совсем немного, к нам пробивается звук Лу Рида. Звук это самое важное, что есть у музыканта, важнее скандалов, важнее эпатажа, важнее пяти миллионов данных и взятых интервью (Лу Рид их еще и брал). Звук у него был, да. Он прожил долго, потому что для рок-н-ролла все, что старше 27 — это очень долгая жизнь, и он был свидетелем и участником панка, брейка, фейка, миллиона тусовок, миллиарда слов, симфонизма и полифонизма, умизма, фашизма, расизма, кретинизма, креативизма. И сам во всем этом он посильно участвовал, зачастую еще больше замутняя воду, создавая еще больший хаос и еще сильнее взбаламучивая ил. Но звук его как-то оторвался от всей этой медийной чепухи, обособился и висит в воздухе, словно его еще не отошедшая душа. Ничего замысловатого, усложненного, умственного, манерного нет в этом резком, сильном и пронзительно-точном звуке рок-н-ролла, как его слышал, понимал и играл простой нью-йоркский гитарист Лу Рид.

Алексей Поликовcкий