Лодочка, все это лодочка, черпающая бортом. Лодочкой идет носом в волну наша ржавая бесстрашная посудина, чихающая дизелем и плюющая раскаленным маслом в рожи монстрам маркетинга, предвещавшим нам смерть от отсутствия бизнес-плана и затопление по причине того, что инвестор не переварил обед.

Море было спокойным. Урожай лимонов в Андалузии выдался на славу. Царь Соломон в Иерусалиме сел играть в шахматы с царицей Савской.

И когда миновали восемнадцать часов сладкого сна, два плотных завтрака и утренний туалет, Флинтыч заступил на вахту.

Мы пришвартовались. С темного причала Грейт Ярмута в наш трюм, вечером в пятницу ставший танцзалом, поднимались люди. Тут были парень и девушка, ищущие уединения в танце, и девушка в коротком вечернем платье и туфлях на каблуках, которой за неделю надоел ее обыденный облик с джинсами и кедами, и тихий профессор, ищущий флирта, и еще кто-то опечаленный из так и не ставшим независимым Глазго, и еще другой в свитере то ли из Абиджана, то ли из Москвы...
И вот он. Спокойный, как боксер среднего веса, с густым голосом человека, уверенного в себе, в старомодных подтяжках и с бритыми висками, житель Варшавы и ее певец - Паблопаво хлопнул по струнам и начал свое песенку. Он поэт с гитарой, а может, певец с даром писать стихи и статьи. Его путь замысловат и ведет от цветистого реггей и розового тумана к простому и четкому ритму, в котором так отчетливо бьется черно-белое сердце города, и струится польский асфальт, и горят фонари. Здравствуй, ночь, здравствуй, отражение в воде, здравствуй, маленькая рука на плече и запах волос, в которых запуталась осень. Он играет, и в нашем корабельном танцзале без окон незнакомые люди преодолевают скованность и плавно погружаются в танец.