Эта песня называется "Русская колыбельная", и ее сочинил выходец из маленького белорусского Толочина, сын синагогального кантора, разносчик газет на улицах Нью-Йорка, посыльный в лавке, автор американского гимна God Bless America, великий американец Ирвинг Берлин. В 1927 году эта песня стала песней года в увлеченной свингом и живущей в веке джаза Америке. Через пятьдесят лет после этого Джерри Гарсиа из Grateful Dead - Гаргантюа хиппового мира - спел "Русскую колыбельную" в студии во время записи альбома, но в альбом она не вошла. Для Джерри это ничего не значило, он работал не для студийных записей, а для неба, ветра, людей, жизни. Эту вещь он играл на концертах во все десятилетия Grateful Dead, и она, как это часто бывало у Dead, превращалась в импровизации, которые занимали то двенадцать минут, то четверть часа. Джерри Гарсиа, большой, мощный, обросший, бородатый человек с улыбкой, которая никогда не сходила с его лица, шел по жизни и через годы, шел через смех и драйв, шел через бесчисленные трипы и однажды даже через кому, в которой побывал, как бывал в реальности, песнях и фантазиях в самых прекрасных, дальних и странных местах. И везде - возможно, даже в коме - он напевал простые и немудреные строки песенки, сочиненной белорусским евреем в Америке о той несбыточной, оставшейся в прошлом, перелетевшей в будущее, никогда не бывавшей, идиллической России.
Всего Джерри Гарсиа записывал эту песню с 1974 по 1991 год семь раз, шесть с Grateful Dead и один со своим другом Дэвидом Грисманом. Что-то было в этой мелодии такое, что не отпускало его. Кого видел своим внутренним, свободным, широким, разлившимся как море внутренним взглядом Джерри Гарсиа, когда с улыбкой, витающей в окладистой бороде, брал акустическую гитару и напевал строки, в которых прощание и встреча, расставание и надежда? Видел ли он другой мир, себя в нем, океан, еврейского мальчика, прибывающего в Америку на пароходе эмигрантов, видел ли он улицы с автомобилями, местечки с синагогами, загадочную для него Москву, желтые слюдяные окошки в ночи двадцатого века, улыбку женщины на холмах и ветрах Хэйт-Эшбери и немыслимые в своей роскоши цветы, распускавшиеся в небе его жизни, любви, забав, странствий и галлюцинаций?
Somewhere there may be
A land that's free
For you and me
And a Russian lullaby

Кэп,
на вахте