Это было в Париже, в маленьком русском ресторане неподалеку от Триумфальной арки, во времена всеобщей тревоги и быстро приближавшейся катастрофы. Это было в тот вечер, когда доктор Равик увидел русскую певицу, вышедшую в зал из-за темных кулис. На мгновение глаза их встретились. Ее ресницы, ее ресницы, он смотрел на ее ресницы, как они медленно опустились, мгновение были неподвижны, а потом поднялись. И она тоже посмотрела ему в глаза. И все вдруг кончилось, и музыканты в расшитых русских рубахах заиграли что-то бравурное, и время сжалось и взорвалось... И доктор очутился в Лиссабоне и в грязной гостиничке в номере с железной кроватью и облезлым шкафом вспомнил тот вечер в Париже и ту русскую певицу, так странно и так понятно смотревшую ему в…

Эта мексиканская дама в пышном белом платье, с гигантскими цветами в черных волосах, с огромными золотыми обручами в ушах, окруженная оркестром мексиканских музыкантов с затянутыми талиями и сомбреро на головах - это Линда Ронстадт, заводная Линда рок-н-ролла, простецкая Линда кантри, чуть пьяная Линда соула. Когда-то она выдавала триста мегаватт драйва в час, объяснялась в любви на сцене с Элвисом Пресли, пила как Джим Моррисон (впрочем, это невозможно!), выходила на сцену в черных джинсах и высоких ковбойских сапожках и брала мужчин за уши, как кроликов. Но тут она другая. Тут Мексика, приятель, и тут правят бал порох, пистолеты образца 1924 года, тринадцать накрахмаленных нижных юбок, туфельки с красным каблуком, длинные усы и текила из кактусов. Но как она поет! Ох, как…