Нил Янг выздоровел, и девушка с мерцающими глазами, пахнущая корицей, исчезла. Она исчезла так, как будто ее и не было, но он помнил, что она была, помнил, как в ночи в его ушах раздавался ее издевательский шепот и как сквозь стекла дверей он видел ее глаза и знал, что она та, кого он ждал. Отныне он ждал ее явления в паузах между концертами, ждал, что она подойдет к нему после концерта в стайке девушек, ждущих автографа, ждал встречи с ней в самолете и автобусе с самолетными креслами, уносившего музыканта в ковбойке к новым городам и гастролям. Но ее не было.
Послушайте этот тяжелый, ритмичный звук, в котором есть небо и океан, рев урагана и шипение прорвавшейся воды. Это и есть звук лихорадки и бреда. Посмотрите на циклопические динамики - барабанщик со своей установкой кажется маленьким между ними. Звук из безумных динамиков катится и валится, нагнетает и забирает, и вот... и вдруг... в зале встает девушка и поет эти давние лихорадочные слова. Она cinnamon girl! И встает другая, и за ней третья, и все они поют, и у всех них мерцают глаза и кожа пахнет корицей. В их черных волосах ночь, и в их белых волосах день, и их острые локти сбивают яблоки с деревьев рая, и их ноги приплясывают на горячем песке рок-н-ролла. Все, все они - а их уже десятки в сходящем с ума, впадающем в экстаз, поющем во весь голос зале - cinnamon girls, явившиеся из давнего ночного бреда в нашу маленькую дневную жизнь, чтобы сорвать с ее с места, закрутить и свести с ума.

Кэп