Рэй Манзарек родился в семье фабричного механика и домохозяйки, в семье, где все любили друг друга, и в жизненное странствие он отправился не с мешком денег и не с полученным по наследству интеллектуальным багажом, а с запасом любви. И этот запас прочной, нерушимой любви и светлой веры в искусство помогал ему, когда он, университетский переросток, не имел работы и зарабатывал 30 долларов в неделю, играя в группе своего младшего брата, и когда Джим Моррисон однажды ночью подговаривал его выгнать из Doors барабанщика Джона Денсмора, а он не согласился, и когда пошедший вразнос Повелитель Ящериц орал на концертах бессвязные пьяные песни и Робби и Джон просто уходили за кулисы, не в силах вынести этого ужаса, а надежный долговязый Рэй в своем неизменном светлом костюме в тонкую полоску, с интеллигентными очками без оправы, с бакенбардами на длинном лице и в каких-то странных, воистину советских сандалиях на босу ногу все равно оставался на сцене и играл до конца…

Музыка была высшим миром для Рэя Манзарека, он боготворил музыку и полагал искусство чем-то таким высоким, что заниматься им, просто заниматься, вне зависимости от того, приносит ли это занятие деньги, или славу, или еще какие-то дивиденды, — счастье. В семь лет родители купили ему огромное старое немецкое пианино на резных ножках, которое целая орава грузчиков затаскивала в подвал их дома. Там, в подвале, мальчик воодушевленно барабанил по клавишам. Папа стал водить его на уроки музыки. Рэй на всю жизнь запомнил старенького учителя с восточноевропейским акцентом, который ставил ему руку и учил нотам, и еще он запомнил сладковатый запах пыли и какой-то иной жизни в его захламленной квартире. Так начиналось путешествие Рэя Манзарека в музыку, которую он называл «текучим миром»: он впитывал в себя чикагский блюз, он лазил по магазинчикам со старыми запиленными пластинками из черной негнущейся пластмассы, он не мог оторваться от экрана первого телевизора, когда там появлялся эластичный и эротичный Элвис, а в скромной квартирке над гаражом, где он жил в 1965 году со своей любимой на всю жизнь Дороти Фуджикавой, он слушал Carmina Burana Карла Орфа.

Жизнь музыканта невозможно выразить словами, тут нужна мультимедийная публикация, соединяющая в себе слово, звук и образ. В такой продвинутой публикации еще не существующей газеты яркими, пышными и резкими цветами распускается мистическая Carmina Burana, которую Рэй Манзарек долгие годы слышал внутри себя и в конце концов выпустил в свет в 1983 году, в своей аранжировке. Эта музыка не смогла попасть на радио, потому что не укладывалась в формат; а еще бывшему клавишнику Doors уверенно объясняли знающие люди, что песнопения на латыни не будут пользоваться популярностью и спросом. Так решили жрецы новой эпохи, маркетологи звука и дистрибьюторы вкуса. Рэй относился ко всему этому безгневно, но с ясным, совершенно отчетливым ехидным презрением. Так же как к голливудской мясорубке Оливера Стоуна, переработавшей The Doors, Джима Моррисона и самого Рэя в жвачный кинокорм для масс. Рэй в ответ на такую очевидную, такую явную победу чепухи просто делал музыку так, как он ее слышал. Но для того, чтобы вообще что-то услышать после выжигающей душу, безумной эпопеи Doors, ему потребовались годы молчания.

Его место на концертах Doors всегда было в левом от зрителей углу сцены, там он сидел за своими двумя клавиатурами, скрючившись над ними, закрыв лицо падающими волосами, священнодействуя и колдуя сразу на двух, замешивая звук и ритм. Его клавишные часто работали в противофазе с Джимом Моррисоном. Если Джим впадал в патетику, то Рэй подпускал иронию, под его скачущее фоно могли скакать коровы и отплясывать прачки. Если Джим впадал в воспаленный бред и забывал слова песен, Рэй делал длинные проигрыши, чтобы его друг обрел память и самого себя. Эти милосердные, спасающие Джима проигрыши можно услышать на бутлегах, где концерты Doors записаны во всем своем ревущем, страстном, хаотическом, романтическом и анархическом безумии.

Люди считали Манзарека частью мифа, а он относился к этому с иронией. Все они, Джон Денсмор, Рэй Манзарек и Робби Кригер, вышли из этого мифа инвалидами. Денсмор лечился, забросил ударные, пытался стать актером, написал мемуары, в которых рассчитался с прошлым. Прекрасный гитарист Кригер, прятавшийся на сцене во время концертов Doors в боковую тень и кокон отрешения, долго возвращался в жизнь и на сеансах коллективной медитации залечивал нервы, порванные, как струны. Манзареку тоже потребовалось несколько десятилетий, чтобы вернуться в жизнь и музыку. Никуда не спеша, не вписываясь ни в какие тренды, не отказываясь от прошлого, но и не желая быть славной мумией и памятником собственному прошлому, он жил в своем белом доме с голубым бассейном в калифорнийском раю. Я там никогда не был, но в мультимедийном белом прямоугольнике, соединяющем слово, звук и образ, пусть сейчас всплывет картинка: большие, 43-го размера, допотопные сандалии Рэя, аккуратно стоящие на коврике в коридоре…

В конце концов Рэй Манзарек, чикагский мальчик, блюзмен из Города Ангелов, друг Повелителя Ящериц, жрец музыки и служитель искусства, снова обрел свою путеводную нить среди тысячи тысяч бегущих, летящих, скользящих цветных нитей, из которых сплетается полотно жизни. В последние годы он начал работать заново. В альбоме Translucent Blues Рэй Манзарек выдал сильный, сжатый звук, в котором были энергия без суеты и драйв наряду со спокойной мудростью. В этой музыке — последней музыке Манзарека — была твердая, жесткая, сдержанная правда, которую поняли глубиной сердца все, кто прожил рок-н-ролл. Его другой альбом, Ballads Before The Rain, был прекрасен. Эта тихая, щемящая музыка в преддверии дождя, музыка, впитавшая в себя влагу неба и серый предгрозовой сумрак, растворяла оболочку души, соединяла душу с миром. Эта музыка и звучит сейчас, поднимаясь вместе с душой Рэя в майское небо.

Алексей Поликовский

май 2013